Наверное, не стоит говорить о том, где я родилась и выросла, о том каким трудным был путь моего становления, особенно, с учетом того факта, что становление продолжается…
Как выразилась одна моя хорошая подруга: – «Тебя, наверное, зачали в экстремальных условиях».
Я отношу себя к людям изначально беспокойным внутренне, неуверенным в себе и постоянно ищущим чего-то нового, это словно зависимость какая-то, иной вид одержимости – постоянный поиск нового.
Тогда в 2004 году я, определенно, не вдавалась в столь глубокий психоанализ.
Я закончила университет, и работала в «Кадетском корпусе МЧС» как психолог, или если уж быть абсолютно точной – то, как педагог-психолог. Это трудный период, вспоминать о котором трудно и сейчас, но я люблю этот мой год, как и прочие другие, потому что он – часть моей жизни, события, произошедшие со мной, что-то во мне изменили.
Я обожала психологию и работу с детьми, потому что чувствовала, что это – мое. И это было основополагающим для меня до тех пор, пока доза купороса, выдаваемая ежедневно моими соратниками не отравила всю мою действительность.
Помню один из первых рабочих дней, когда один из моих кадет – по глубокому убеждению администрации города – будущее всего МЧС ведомства, а по моему мнению – мальчик с психическими отклонениями генетической этиологии, нуждающийся в особом уходе и наблюдении врачей, а не строевом шаге и физической подготовке к прыжкам с парашютом и прочей экстремальщине, всадил автоматическую ручку в шею своего одноклассника…
Но даже такие случаи как массовые побоища с нанесением друг другу тяжелых телесных повреждений и материального ущерба учебному заведению, курение травы в сортире по ночам и удачные и не очень попытки сексуальных сношений с девицами, постоянно изнывающими у КПП, не идут ни в какое сравнение с тем изяществом, с которым ежедневно милые и заслуженные педагоги доказывали мне мою ничтожность.
И сейчас спустя достаточное время я могу только поблагодарить их за то, что они не стеснялись в демонстрации себя самих и дали мне потрясающую школу с неповторимым набором как человеческих достоинств, так и недостатков.
Прошел почти год, когда дышать дальше я просто не могла, ежедневное насилие над собой довело меня, что называется, до ручки: бессонницы, нервозность, психосоматика в виде крапивницы, и мое первое и пока единственное знакомство с «хлористым».
Я планомерно привела себя саму к мысли, что все обязательно должно измениться, но только понятия не имела как…
Заведение, в котором я работала, за какой-то год перенесло столько всего… К сожалению, здесь я, возможно впервые, наглядно увидела то, насколько гнилая система образования, насколько мелочными и алчными могут быть люди. Это заметнее, когда коллектив небольшой, и когда тебя ни во что не ставят – а значит не стесняются в демонстрациях себя.
К примеру, моя коллега, педагог-психолог, женщина несколько истеричная, но, между тем, прекрасно улавливающая направление ветра.
Невысокого роста, рыжеволосая, веснушчатая, что закономерно становилось более заметным на мартовском солнышке. Она всем и везде доказывала, что является единственной константой морали и истины, что временами, надо сказать, очень даже походило на правду, если учесть, что ее окружало порядка 60-ти несовершеннолетних кадет, за плечами которых смерти их родителей, алкоголизм попечителей, помойки, сточные канавы, недоедания, воровство, насилие; а так же человек 10-ть отставных военных: кто по собственному желанию, кто на пенсии, кого «попросили», и для кого этот «корпус» и вчерашние босоногие пацаны – единственное место работы.
Мы автоматически начали конкурировать, как-то само по себе задалось, покатилось и дошло до абсурда.
Сейчас вспоминать смешно, а тогда было серьезно, где-то даже больно, где-то глупо…
Этот небольшой мирок, обнесенный бетонным забором, приятно соседствующий с конопляным полем и пивоваренным заводом, показал мне множество примеров того, как бывает, отучил существовать только моей собственной правдой.
Правд как-то сразу стало такое множество, что иногда было трудно их разобрать.
К примеру, лоботряс, двоечник, парень 15-ти летка, живущий с отцом-одиночкой, попадает в «Кадетский корпус», где и мест-то всего 60 или около того, на полное государственное обеспечение.
Родитель нарадоваться не может за чадо, присяга – новенькая форма, блестящие пряжки, ботинки, аксель-банты, гимн под знаменем России – у любого пацана сердце зайдется, и грудь начнет дышать эдак шире, по-русски.
Но речи отгремели, парадная форма под замком у старшины, и начинаются рядовые будни, отвоевывание своей зубной пасты и щетки, своей одежды, которую, если прошляпил, или сдрейфил, продадут уже на следующий день прямо за забором «корпуса». И тебе, конечно, найдут другую, но поношенную, ту, что осталась от прошлого курса, и ты – лузер, над котором смеется весь взвод, весь поток, все ребята, и даже педагоги.
И вот лоботряс начинает врать, выкручиваться, либизить и стучать, пытаясь угодить и «нашим» и «вашим». В конец запутавшись, завравшись, он влезает в долги, и его сажают на счетчик. И что остается делать парню? Он бежит, бежит ночью, в зиму, после вечерней поверки, с тем, что сумел урвать из столовой, с тем, что спер у соседа.
Да, его находят, но он снова бежит, и снова… пока его не ставят на отчисление.
И это его правда, и для него единственный выход – уйти.
Но появляется родитель, как он говорит – простой шоферюга, на своих руках выкачавший сына, менявший ему пеленки, какашки убиравший, жизнь положивший на алтарь воспитания чада. И такой удар – отчисляют.
И здесь, чего никогда не ожидала, и впервые видела, слезы сорокалетнего мужика. Отец рыдал, наматывая сопли на собственную мазутную шапку, скрипел зубами и шипел, переходил на вой и даже кидался мне в ноги.
Это было то ещё испытание, скажу я вам.
И это вторая, отцовская правда: он не может выкормить сына, потому что сам алкоголик и перебивается с одной рублевой работы на другую, потом победно спускает все заработанные деньги с друзьями-корешами, и снова в какие-нибудь шофера, сторожа, куда-нибудь, чтобы заработать на водку, он не может выкормить сына.
Он угрожает самоубийством, говорит, что пустит машину под откос, если его сыну не дадут ещё один шанс.
Но когда все инструменты опробованы, и ни один не помогает, бросает уходя: «сука» и хлопает дверью.
Или вот детективная история с незамысловатым сюжетом : «Проломили голову сокурснику табуретом».
Пьяная перепалка кадет, оставшихся на февральские праздники в расположении «корпуса» заканчивается реанимацией для одного бедолаги.
И для всех начинается ад: проверки, объяснительные, опросные листы, коллегии, на которых единственный вопрос: Кого сделать козлом отпущения?
И постоянные мысли о том, выживет ли парень?
И снова система нарисовалась передо мной во всей своей безобразной наготе, которая неспособна вызвать никакого вожделения, если вы, конечно, не мазохист-извращенец.
Одно во всей этой истории радует – парнишка выжил, и вернулся в «корпус».
Я уволилась с Кадетского корпуса – и это день был самым прекрасным тем летом.
Омрачал его тот факт, что я ничего не сказала об этом родителям, а меж тем они вложили огромное количество усилий, чтобы обеспечить меня работой.
Наверное, один из самых больших страхов ребенка – это не оправдать ожиданий родителей.
Наверное, все в совокупности: и моя неуемная страсть к чему-то новому, и «не оправдание» и желание все это изменить - привели меня к мысли, что мне необходимо куда-нибудь уехать.
К тому моменту мои хорошие друзья – Сергей и Лилия, с которыми в настоящее время мы – соседи, уехали из моего родного города.
И я напросилась к моему другу на работу – это был Нижний Новгород, город в двух с половиной сутках езды от родного Кемерово.
Я не знаю, какое помешательство нашло на мою маму, и она позволила мне самой принять решение. И оно было не из легких. Спустя пару недель я купила билет на поезд.
И мы начали отмалчиваться, отмалчивалась я, чтобы не сказать лишнего, отмалчивались родители, чтобы не начать отговаривать меня, потому что все мы понимали, что это трудно, но необходимо.
В День моего отъезда папа оказался самым мудрым из нас, он привез меня к поезду за пару минут до отправления, мы только и успели поставить сумки рядом с моей полкой. Помню, проводница с выпученными глазами стояла за спинами моих родителей и причитала, что поезд уже трогается. По-моему, папа вывел маму из вагона, я старалась не смотреть на родителей, чтобы не показать слез.
Поезд и правда поехал почти сразу, как родители вышли из вагона. Я видела их в мое окно. Был такой тусклый ноябрь, или мне так показалось тогда, что день был кошмарно длинным и серым, даже сейчас все какое-то черно-белое. Честно, хотелось плакать так, как, наверное, никогда больше. И если бы не окружающие меня пассажиры, я бы дала волю эмоциям. Напротив меня сидела женщина лет 55, наверное; она с нескрываемым интересом наблюдала за мной. И это как-то отбило у меня слезу, и я даже где-то возненавидела эту незнакомку за то, что она отобрала у меня право на истерику.
И в голове моей не было ни единой мысли о том, что будет завтра, были мысли о том, чего уже точно не будет. Не будет родительского шебуршания по утрам, когда они собираются на работу, не будет топания кошки по мне с домашним урчанием под ухом, не будет разговоров на кухне о глобальном и личном, не будет друзей, с которыми хорошо и комфортно, не будет всего того, что составляло мое прошлое.
Я не помню, как я доехала, помню, как выходила из вагона – в Нижнем был первый снег, Серега снимал меня на камеру, что-то вроде – эпохальное событие для потомков «Она сделала это».
Мы доехали до дома на машине, меня разместили в зале двухкомнатной квартиры, предупредив, что в этой комнате кроме меня ещё живет один мужик, который сейчас в командировке, но к тому времени как он вернется, в командировке окажусь я, так что беспокоиться мне особенно не о чем.
Я понятия не имела, в чем будет заключаться моя работа, мне было совершенно наплевать на все, что происходило вокруг меня, хотелось просто зарыться с головой под одеяло и не видеть никого, и не слышать никого.
Я впервые засыпала в состоянии абсолютного незнания того, что со мной будет завтра, но я понимала, что истерить – это слишком, в конце-концов, сама выбрала.
Помню, в этот же мой первый день в Нижнем я попробовала суши – это была «Калифорния» – до сих пор люблю эти роллы, и было это в «Этажах». Кто нижегородский скажите «Этажи» ещё «Этажи», или их переименовали? А ещё мы смотрели «Александр» - фильм, который поверг в отчаянный шок моего друга Сергея.
Друзья пытались как-то развеять мои мрачные настроения, которые, я не очень умело скрывала, или не скрывала вовсе.
Тогда я впервые поняла, что потеряла, я потеряла ощущение дома, чувство своего квадрата.
Чужой город, другие улицы, другие люди, запахи, климат, даже ветер – и тот – другой. Засыпая тогда в формально «моей» комнате, на формально «моем» диване я изо всех сил старалась не расклеиться, не сдать назад…
Какая-то злость поселилась во мне, заняв место чего-то теплого, спокойного, и безмятежного. Эта злость свинцом осела на моем сердце, именно эта злость заставляла меня подыматься каждое утро раньше остальных, чтобы не заставить себя ждать, эта злость двигала моими ногами, моими руками, всеми членами меня самоей. Снаружи я была подвижна, иронична, отзывчива, внутри – холодна как никогда. Доведись мне самой заглянуть к себе в гости, туда внутрь, туда, где всем вход воспрещен - замерзла бы .
Комментариев нет:
Отправить комментарий